Всегда рядом

Мы начали рисовать с моими друзьями на стенах, на заборах, гаражах, заброшенных заводах, зданиях. Мы живем в небольшом городе, поэтому не делали хулиганское граффити, не разрисовывали машины или поезда, не делали что-то нелегальное, нас бы быстро поймали. Искали места и делали такие рисунки, вырабатывали свой стиль.

Я рисовал граффити лет восемь, и когда закончил школу и университет, мечтал быть профессиональным граффити-художником, у нас была своя команда из трех человек, называлась AZ. С этой командой мы переехали жить сначала в Минск. Большие города нужны для воплощения, для заказов, для популярности. А потом уехали жить в Москву, где я воцерковился.

Я познакомился с одним парнем, который взял меня с собой в Оптину пустынь, где я увидел первый раз монастырь, монахов, начал близко общаться с батюшкой Илием Ноздриным, духовником патриарха. И потом у меня созрела мысль: если я рисую, тогда может быть свой талант, если он у меня есть, надо посвятить Богу? Я посоветовался с батюшкой: «Ну, иконы, - сказал он, - просто так нельзя рисовать, нужно учиться.» И поэтому я решил поступить в Свято-Тихоновский университет в Москве на иконописца, который закончил.

Я пишу иконы с 2008 года, в основном занимаюсь иконописью. Граффити практически перестал рисовать, иногда для удовольствия что-нибудь могу сделать. Время от времени у меня бывают проекты: я делаю какую-то графику либо живописные сюжеты, пишу холсты. Но в основном это иконы.

К серии «Всегда рядом» пришел два-три месяца назад. У меня был, можно сказать, творческий кризис, тупик, какой-то поиск: когда пишешь иконы каждый день, то хочется еще попробовать что-то, подумать. Тем более у меня такой вид икон, мы их называем андеграунд, свободные, примитивные, которые не рассчитаны на массового потребителя, церковного заказчика, архиереев или священников. Практически это церковное искусство, но в храмы эти иконы не заказывают, только если я их сам дарю, и некоторые деревенские священники вешают их у себя в храмах.

Те иконы, которые я пишу, в основном это не заказы. Бывают и церковные заказы, бывают люди просят венчальные пары, семейные сюжеты, своих святых, а есть особые почитатели, которые любят именно мой стиль, такую авторскую икону, провинциальную. Есть какой-то круг любителей, которые такое собирают, те, кто просто покупают себе или на подарок, есть даже некоторые коллекционеры в Москве, которые покупают у меня уже готовые вещи себе в коллекцию.

Я живу в глубинке Беларуси, в такой области, которая, наверное, самая не религиозная во всей русской православной церкви. У нас нет древних храмов, их все уничтожили, взорвали всё церковное. Тут люди живут в неверии: они не видели храмов, здесь нет церковных музеев, вообще практически нет музеев, даже обычных галерей нет. У нас нет культурного запроса ни у церковного, ни у простого населения. Поэтому я делаю, что хочу, живу и пытаюсь, чтобы хотя бы мне было хорошо. И есть люди которым это тоже нравится.

У вас невьянская старообрядческая икона такая выделанная, сделанная, лист золота лежит ровно, лики написаны аккуратно. Я думаю, что если посмотреть на историю искусства, то в каждом столетии иконы писали по-разному, и всегда это было связано с богословием, духовной жизнью в обществе и культурным уровнем. Сейчас XXI век, поэтому невозможно также писать, как сибиряки в XIX или XVIII веке. Мы по-другому дышим, по-другому живем.

У нас был и Матисс, и Ван Гог, и Гоген, и Пикассо, были и импрессионисты, кубисты и модернисты. У нас есть интернет и телевидение, айфоны и смартфоны. Невозможно этот опыт не учитывать. Мы живем в это время, в этом поколении, и законсервироваться и писать, как писали старообрядцы в XVII-XVIII веке конечно можно, так делают современные церковные художники, пытаются копировать то, что было раньше. Я копировал, когда учился. Сейчас мне хочется писать, как древние, но только самому, с учетом всего живописного опыта, который был накоплен за 21 век. То есть учитывать, что у нас есть и Матиз, и смартфон, с оглядкой на всё, что есть у нас в жизни.

Я не пытаюсь обмануть кого-то, сделать икону максимально гладкой, очень духовной, правильной. Чтобы сделать такую вещь, нужно быть самому правильным и высокодуховным. Я неправильный, я такой, какой есть и просто пытаюсь быть честным сам c собой и со зрителем.

У кого-то пол таланта, у кого-то их 10. И если у меня есть пол таланта, то я рисую на свои пол таланта, а не делаю вид, что я Андрей Рублев или Великий Дионисий. Как и в музыкальных инструментах: есть скрипка, есть фортепиано, а есть, например, губная гармошка, барабаны или балалайка. Я не делаю вид, что я классный парень, играю на скрипке, родился в интеллигентной семье и слушаю с детства Рахманинова и Чайковского. Я родился в маленьком провинциальном городе, ругался матом, пил пиво и слушал рэп.

Я не могу делать вид, что я играл на скрипке. Если я играю на барабанах, гитаре или балалайке, то так оно и есть. Любая музыка понятна слушателю, и изображение тоже понятно каждому. Есть люди высокого культурного уровня, которые могут возвышенно делать какие-то интеллигентные вещи, я не возвышенный интеллигент и делаю то, что мне Бог дал, и служу тем, чем могу.

В основном это маленькие вещи, и они пишутся быстро. Иногда я пишу много маленьких, а потом перехожу на большие форматы – иконы с клеймами или ещё что-то, они пишутся дольше.

Вообще я пишу быстро. И в древности было такое, если почитать древние контракты или сколько писали иконописцы в год, то они тоже очень быстро работали. Если взять Дионисия с сыновьями, то они расписали храм за месяц, даже чуть меньше, там очень деликатная работа.

А что иконы писать месяц, если люди могли храм за месяц расписать? Иконы писались быстро, есть контракты, в которых сказано, что иконописец в день писал 7-9 икон. Есть много таких документов разных, и у греков, и у русских, есть исследования, сколько и как писали. В общем, я очень темпераментный человек, я не могу писать одну вещь долго. Я пишу быстро.

Когда я начинал писать серию «Всегда рядом» была куча идей, я прямо писал целые списки, чтобы я хотел нарисовать. Сейчас всё почти нарисовал, можно еще что-то сделать, но в принципе идея сама себя исчерпывает.

Любые форматы, тем более, когда быстро работаешь, много, то они рано или поздно заканчиваются, и это нормально. Я пишу дневники, строю какие-то планы. Даже если у меня нет настроения и вдохновения, я беру какую-то доску, начинаю делать эскизы, смотрю много древних икон, современного искусства, начинаю писать какие-то мысли, заметки. В общем я это вдохновение выгрызаю у вселенной. Я его ищу, работаю над этими, не сижу и не жду его. Если придет – хорошо, а если нет – я сажусь и пишу какую-то вещь.

Полгода назад была конференция в Москве, на которой искусствовед Ирина Константинова Языкова сказала, что нет современной иконописи, нам предстоит поиск нового языка. Люди изображали Бога, как веруют они, а нам нужно изображать, как его сейчас веруем мы.

И я задумался: наша вера отличается от веры древних. И захотелось, чтобы Христос был как-то рядом, был участным в этой жизни. Мы же веруем, что он вездесущий, всё исполняет, что он находится рядом всегда, всё видит, что это не какой-то дедушка на небесах, а Бог, который всегда внутри нас, рядом с нами, днем и ночью, везде присутствует, только мы его не видим.

Захотелось это осознать, подумать над этим, и серия началась с этой первой картинки, что он приходит к тебе домой и пьет чай. В Апокалипсисе у Иоанна Богослова есть такие слова, что Христос постучит к тебе в двери, войдет и будет вечерить у тебя. Такой сюжет, как он стоит и стучит в двери в дом к человеку, иллюстрировался много раз. А у меня уже как бы дальше, он уже вошел в дом, уже сидит и пьёт чай, он такой. Сначала купила эту работу одна художница. Затем увидел друг, говорит, а можешь еще что-то нарисовать, с ребенком, потом я люблю и типа народный фольклор. Тема подхватилась, пошел очень большой отклик от людей по поводу серии «Всегда рядом», многие писали свои переживания и ощущения, благодарили, начали советовать, какие картинки еще можно нарисовать, и всё оно развилось такой большой песней.

Делаем нестандартные вещи. И, конечно, если брать современную классификацию, то мы больше занимаемся авторской иконой, как это сейчас называется, икону личного стиля.

Есть авторская икона, как у Ирины Зарон или у Солдатова – знаменитая, предназначенная для того, чтобы понравиться людям и служить людям в церкви, в храме. А наша икона, мы её называем андеграундная, аутсайдерская. Мы никому не стараемся понравится. Это такое искусство, которое никому не надо, и которое мы делаем сами для себя.

Кто-то её называет северной, многие её классифицируют как примитивную икону. Я не искусствовед и не могу дать точной какой-то оценки, как назвать этот стиль. Примитивный сюрреализм, наверное, так.